Сегодня мы обсудим одну из самых известных картин в истории живописи — «Сикстинскую Мадонну» Рафаэля. Среди всего его наследия она, пожалуй, наиболее любима зрителями. Она же — одна из самых неоднозначных в его творчестве.
Картина была написана в качестве алтарного образа для церкви монастыря св. Сикста в Пьяченце. Римским папой в это время был Юлий II, который приходился родственником св. Сиксту, считавшемуся небесным покровителем его рода. Вероятно, Юлий и заказал Рафаэлю эту картину, над которой художник начал работать в 1512 году.
Датировка «Сикстинской Мадонны» варьируется в рамках 1513–1516 годов. И не исключено, что Рафаэль включил в своё полотно мотивы, связанные с кончиной Юлия в 1513 году. Так, внизу он помещает изображение края гробовой доски, на которую опираются ангелы, в образе Сикста угадываются черты недавно почившего папы, а в правой части полотна художник пишет св. Варвару, которая, по преданию, встречает души усопших в смертный час.
Граница миров
Первое, на что следует обратить внимание, — это тёмно-изумрудная завеса в верхней части картины. С одной стороны, она является знаком особого благоговения и отсылает к древнему обычаю, в соответствии с которым особо чтимые церковные образы завешивали, а открывали для поклонения только в торжественных случаях.
Так, внизу он помещает изображение края громовой доски, на которую опираются ангелы. В образе Сикста угадываются черты недавно почившего папы. В правой части полотна художник пишет св. Варвару, которая, по преданию, встречает души усопших.
С другой стороны, завеса — это граница двух миров, небесного и земного, которые на картине Рафаэля чудесным образом соприкасаются. Зрителю, находящемуся в земном пространстве, открывается видение божественного мира.
Дева Мария с Младенцем
Дева Мария, едва касаясь стопами облаков, выходит навстречу зрителю. Она держит своё дитя, крепко прижимая его к себе, не желая его отпускать, но в то же время — отдавая его миру, ведь он — не только её сын, он Сын Человеческий, Спаситель мира. В выражении лица Мадонны — страх, невыразимая грусть и одновременно — смирение, покорность.
Страх омрачает и лик Младенца, который смотрит как бы «сквозь», на что-то, что находится за пределами картины. Вероятно, это распятие, которое располагалось как раз напротив алтарного образа. Мысленное созерцание будущих мук Христа и объясняет выражение трепета и даже ужаса на лицах младенца и Мадонны.
Что здесь не так
Рафаэль по праву считается гением, создававшим непревзойденные образы гармонии. Однако в «Сикстинской Мадонне», кажется, легендарная рафаэлевская гармония как раз и нарушается. Во-первых, это связано с тем, что художник словно стремится вырваться из идеально уравновешенного и устойчивого пространства ренессансной картины, передать ощущение мимолетного чудесного видения, «прорывающего» земное пространство.
Из пространства небесных обитателей выступают фигуры, написанные в величину человеческого роста, позади которых художник пишет «бесплотные» лица — лики херувимов.
Мария выходит нам навстречу мягкой, невесомой поступью, словно желая преодолеть границы изображения. Но в то же время Рафаэль препятствует этому намерению, подчеркивая ощутимую материальность: веревки, на которой крепится завеса, стоящей в углу папской тиары и и двух ангелов (край гробовой доски или перил). В результате порыв оказывается «закован» в неподвижную раму.
Во-вторых, в том, как Рафаэль пишет лица Мадонны и младенца Христа, он приближается к не свойственной ему трагичности. В этих образах он достигает удивительной глубины и проникновенности, которая в свое время поразила, среди прочих, В. А. Жуковского и Ф. М. Достоевского.
И по сравнению с этой проникновенностью, одухотворенным трагизмом, глубиной и непосредственностью, насколько чужды образу Мадонны беззаботные, легкомысленные ангелочки, которые, как говорят, Рафаэль писал с уличных мальчишек, увиденных им у витрины булочной. Вот именно: булочная! Но где булочная, а где Мадонна… Ясно, что ангелам не свойственны всякого рода человеческие переживания, но уж слишком они получились у Рафаэля «сахарными», «диснеевскими». А ведь он умел писать божественных вестников совсем иными!
Итог
Все это и создает впечатление нарушенной гармонии. Рафаэль как бы раздваивается в самом себе, желая идти вперед, не будучи при этом готовым расстаться с условностями системы, в которой пребывала живопись в ту пору. А потому можно воспользоваться функцией обрезки изображения и, лишив Мадонну и младенца их спутников, наслаждаться совершенной гармонией и пронзительной глубиной их образов.